28 ноября — 115 лет со дня рождения советского и российского филолога, культуролога, искусствоведа Дмитрия Сергеевича Лихачёва (1906-1999).

Дмитрий Сергеевич Лихачёв ‐ известный филолог, литературовед, общественный деятель и академик РАН. Автор трудов по древнерусской литературе. Герой социалистического труда.
На его жизнь выпало множество испытаний. Но он сумел сохранить важнейшие духовные идеалы и пропагандировать в массы нравственные устои.
«С рождением человека, – писал Дмитрий Сергеевич, – родится и его время…». Время Дмитрия Сергеевича Лихачёва родилось 28 (15) ноября 1906 года.
В их семье всегда царила атмосфера доброжелательности и взаимопонимания. Никогда не унывали, вместе переживали и трудности, и радости. Родители оказали огромное влияние и на воспитание, и на мировоззрение юного Мити. Отец, вышедший из купеческого сословия и получивший звание личного дворянина
«благодаря своему высшему образованию, чину и орденам (среди которых были Владимир и Анна)», его успешная служебная карьера, утонченность и образованность матери, светская жизнь семьи, – всё это внесло свой вклад в становление детей. Ток отцовской и материнской любви буквально вскормил Митю, насытил его сердце нежностью и добротой. Эту доброту – которую в чистом виде так редко встретишь в людях – он впоследствии даром раздавал всем, кто к нему обращался. Человек, знавший, что такое отеческая забота, умел относиться к другим соответственно. И поэтому, наверное, люди (поразительно, самые разные: от коллег по цеху – академиков – до простых рабочих) тянулись к Лихачёву, чувствовали в нём основательное, спокойное, разумное отцовское начало.
В 8 лет Митя поступает в гимназию Человеколюбивого общества. Потом для многих советских людей он сам станет такой «гимназией». Примечательно и достойно всяческого внимания: родители будущего академика выбирали не школу, а классного наставника. Роль личности – даже не методики обучения – была ясно понимаема. Капитон Владимирович с этой ролью справлялся. Строгий и добрый, умный и представительный – ученикам было с кого срисовывать пример для подражания. Что касается самих одноклассников, то: «У меня сразу пошли с ними столкновения, – вспоминал Лихачёв. – Я был новичок, а они уже учились второй год, и многие перешли из городского училища. Они были „опытными“ школьниками. Однажды они на меня накинулись с кулачками. Я прислонился к стене и, как мог, отбивался от них…»
Родители вынуждены были забрать мальчика из гимназии. А следующей осенью он отправился в гимназию Карла Мая. О ней у Дмитрия Сергеевича остались самые благодарные воспоминания. Но в переломный 1917 год семья переехала на другую квартиру, и Лихачёв продолжил обучение в Советской единой трудовой школе (бывшей гимназии имени Л.Д. Лентовской, или просто «Лентовке»), где тогда ещё – по инерции дооктябрьской жизни – из учеников воспитывали личностей, с самостоятельным мышлением и собственным мировоззрением.
«Иметь своё мировоззрение было очень важно для самоутверждения подростков, и думая над смыслом всего существующего, подростки редко приходили к выводу, что эгоизм им необходим. Когда человек задумывается над общими проблемами жизни, — он только в случаях полного духовного одиночества решается принять «злые» выводы. Зло возникает обычно от бездумья. Залог совестливости не просто чувства, а мысль!».
В 1923 году Дмитрий поступил на факультет общественных наук в Ленинградский университет. Здесь он занимался на этнолого‐лингвистическом отделении, одновременно в романо‐ германской и славяно‐русской секциях.
В 1928 году написал две дипломные работы: одну о Шекспире в России в конце XVIII — начале XIX века, другую — о повестях, посвящённых патриарху Никону.
«Нам сейчас непросто понять, как можно получить срок за любовь к буквам», – замечает, вспоминая своего учителя, писатель Евгений Водолазкин.
Доклад Лихачёва «О некоторых преимуществах старой русской орфографии», которая была «попрана и искажена врагом Церкви Христовой и народа российского», стал материалом для обвинения ученого.
Так, в 1928 году за «любовь к буквам» двадцатидвухлетний, но по

большому счёту всё ещё домашний мальчик, только что окончивший университет, оказался политзаключенным в «коммунистическом аду, возникшем на обломках монашеского рая» – в «СЛОНе», в Соловецком лагере особого назначения.
Непосильная работа, произвол начальника («власть здесь не советская, а соловецкая»), конвейер массовых расстрелов и звериное поведение охранников – это только элементы, из которых слагалась атмосфера, трудно описываемая словами. Более всего бывшего блестящего студента угнетали бессмысленность и абсурдность происходящего социального эксперимента.
Специалист по этнолого‐лингвистике освоил немало профессий в «передовике ГУЛАГа» – был пильщиком дров, грузчиком в порту, электромонтёром, рабочим в Лисьем питомнике, ухаживал за коровами в Сельхозе.
Здесь он впервые явственно почувствовал дыхание смерти: однажды, во время посещения родителей, Дмитрий Сергеевич оказался в «расстрельном списке» (среди тех, кого полагалось расстрелять просто так, для «острастки»). Он был предупреждён об этом и вечером в барак не вернулся. Может быть, прячась всю ночь в дровах от конвоиров и слыша глухие выстрелы, он невольно обращался к теплым воспоминаниям детства – Куоккала, Мисхор, Мариинский театр… И творившийся кругом смертоносный абсурд только усиливал нереальность не того – другого, прежнего, а этого – зверского и жестокого – времени.
Утром он осознал, что остался жив.
Впоследствии Лихачёв признавался, что именно тогда он стал другим человеком – в нём исчез страх, он перестал испытывать ту унизительную липкую боязнь и тревогу непонятно перед чем, которая так свойственна многим людям на протяжении всей жизни. Дмитрий Сергеевич там, на Соловках, обрёл свободу. Каждый прожитый день отныне был наполнен искренним благодарением Богу, потому что каждый день жизни
– это Его подарок.
Лихачев не был типичным «ушедшим в себя» учёным, рассеянным, физически слабым и не приспособленным к жизни. Нет, он всегда был подтянут. И даже на строительстве Беломоро‐Балтийского канала, начавшегося в 1931 году (сюда были стянуты силы со всех концов страны) з/к Дмитрий Сергеевич Лихачёв получил звание «ударник ББК», что позволило покинуть весь этот кошмар на полгода раньше положенного срока – летом 1932 года. Это лето, вероятно, тоже было одним из самых счастливых в его жизни.
После освобождения Лихачёв вернулся в Ленинград. В родном городе он стал литредактором «Издательства социально‐экономической литературы» (впоследствии издательство «Мысль»).
В 1935 году Дмитрий Сергеевич женился на Зинаиде Александровне Макаровой, через 2 года родились дочери‐близнецы – Вера и Людмила.
Казалось, жизнь начинает налаживаться. В 1936 году с Лихачёва были сняты все судимости. А с 1938 года он начинает трудиться в Институте русской литературы РАН, более известном как Пушкинский Дом, который, как это ни банально звучит, становится для него вторым домом. Здесь он и встретил Великую Отечественную войну.
Про дни блокады Ленинграда трудно писать. Но ещё труднее – слышать голоса тех, кто её пережил. Дмитрий Сергеевич вспоминал: «Мы старались как можно больше лежать в постелях. Накидывали на себя побольше всего тёплого. К счастью, у нас были целы стёкла. Стёкла были прикрыты фанерами (некоторые), заклеены крест‐накрест бинтами. Но днём всё же было светло. Ложились в постель часов в шесть вечера. Немного читали при свете электрических батареек и коптилок (…). Но спать было очень трудно. Холод был какой‐то внутренний. Он пронизывал всего насквозь. Тело вырабатывало слишком мало тепла. Холод был ужаснее голода…»
В блокаду он видел много смертей – слишком много для того, чтобы бояться смерти. Умирали знакомые, близкие и родные люди. В блокаду он потерял отца.
В июне 1942 года семья Лихачёвых эвакуировалась из блокадного Ленинграда в Казань.
После войны они снова вернулись в Ленинград. Дмитрий Сергеевич стал преподавать в Ленинградском государственном университете. И, конечно, неизменным местом его работы остался Пушкинский дом. Здесь почти до конца своих дней он работал в Секторе древнерусской литературы.
Ученая сторона его деятельности многогранна и вполне известна. Но он не только всё глубже погружался в свою тему – памятники славянской словесной культуры – но и созидал особую, человеколюбивую атмосферу в коллективе. Лично беседовал с каждым кандидатом в сотрудники, был просто внимателен к людям, добр, отзывчив, помогал решить вопросы с квартирой, пособием, отпуском, санаторием… Лихачёв не мог оправдаться тем, что «не дозвонился» до какого‐то начальника – он дозванивался всегда. И к его слову, мнению прислушивались.
Он инстинктивно охранял Петербург от всего, что может разрушить его «культурогенную» функцию.
Буквально как птица опекал библиотекарей не только своего города, но и всей России. Музеи и библиотеки вообще рассматривал как становой хребет Петербурга, охраняющего его от любых неуместных новшеств.
Что интересно, Дмитрий Сергеевич воспринимал Петербург как самый русский и самый европейский город в мире. Кстати, понятие «европейскости» учёный трактовал широко – как именно культурологический феномен, а не географический или даже геополитический. И по его мнению, Россия была и остаётся страной европейской.
12 марта 1986 года Дмитрий Сергеевич Лихачёв был приглашен в концертную студию Останкино, где устраивались встречи с писателями, учеными, деятелями искусства. Ему было уже почти 80. Этот высокий, подтянутый, жизнерадостный, интеллигентный мужчина вошёл в каждый советский дом. Его уверенная речь, но самое важное – его слова – слова о главном – сказанные просто и ясно, тронули многие сердца.
С началом перестройки немало политических и общественных сил, в том числе зарубежных, захотели самовольно, без уведомления самого Лихачева, сделать его флагманом своих идеологий. Но Дмитрий Сергеевич ни к какой партии не примыкал. Он мог легко обескуражить как консерваторов, так и либералов – в то самое время, пока они радовались, что он‐де перешёл в их стан.
В деятельности Российского Фонда культуры (Лихачёв был Председателем Правления Фонда) он в конечном счете разочаровался – ему стало очевидно, что между чиновниками и большими деньгами существует скверная привязанность.
«Вы не понимаете, что живёте на острове», – сказал однажды Дмитрий Сергеевич одному из сотрудников Пушкинского дома. Этот Дом действительно стал для него островом, в котором, погрузившись в мир Древней Руси, можно было существовать и мыслить относительно свободно в весьма несвободной стране. Его остров располагался внутри другого острова – огромной России–матушки, вечно подчёркивающей свою инаковость и особость. Дмитрий Сергеевич всю свою жизнь говорил о наших общих с Европой корнях и неразрывной связи, о единой христианской культуре. Но уже очевидно, что со смертью мыслителя «островного» в нашей стране стало существенно больше.
Уникальность России для него состояла в том, что она – Родина. И другой нет.
«Многие убеждены, что любить Родину — это гордиться ею. Нет! Я воспитывался на другой любви — любви‐жалости. Неудачи русской армии на фронтах первой мировой войны, особенно в 1915 году, ранили моё мальчишеское сердце. Я только и мечтал о том, что можно было бы сделать, чтобы спасти Россию. Обе последующие революции волновали меня главным образом с точки зрения положения нашей армии. Известия с «театра военных действий» становились всё тревожнее и тревожнее. Горю моему не было пределов».
Большинству из нас привычен опыт любви к Родине как триумфатору, победителю, великой державе. Гром песен, повергающих внешнего врага, рефлекторно рождает в душе даже самого не сознательного гражданина ноты пламенной «любви» к Отечеству. Такую Родину – на вершинах могущества – любить достаточно легко и приятно. Трудно её любить слабую и растерянную.
«И с этим чувством жалости и печали я стал заниматься в университете с 1923 г. древней русской литературой и древнерусским искусством. Я хотел удержать в памяти Россию, как хотят удержать в памяти образ умирающей матери сидящие у её постели дети, собрать её изображения, показать их друзьям, рассказать о величии её мученической жизни. Мои книги — это, в сущности, поминальные записочки, которые подают «за упокой»: всех не упомнишь, когда пишешь их, — записываешь наиболее дорогие имена, и такие находились для меня именно в древней Руси».
Дмитрий Сергеевич принадлежал веку XX‐ому точно так же, как принадлежал времени Древней Руси. Вернее будет сказать – он вообще не принадлежал времени. Он всегда был вне идеологических, партийных и любых других коллективных течений – и он был вне времени. Смотрел на него со стороны. Поэтому не удивительно, что в его воспоминаниях так много рассказов из детства – оно не было для него чем‐то прошедшим, а являлось его важной, сущностной составляющей, живой частью его самого.
Дмитрий Сергеевич прожил 92 года, в течение его земного пути в России несколько раз сменились политические режимы. Он родился в Санкт‐Петербурге и умер в нём же, но жил и в Петрограде, и в Ленинграде…
Выдающийся учёный через все испытания пронёс веру и выдержку, всегда оставался верен своей миссии — хранить память, историю, культуру.
Цитаты Дмитрия Сергеевича Лихачёва:
…Мудрость — это ум, соединённый с добротой. Ум без доброты — хитрость…
…Между патриотизмом и национализмом глубокое различие. В первом — любовь к своей стране, во втором — ненависть ко всем другим…
…Национальные особенности — это только некоторые акценты, а не качества, отсутствующие у других…
…Прежде чем отвечать на обиду обидой, стоит подумать: следует ли опускаться до обиды? Ведь обида обычно лежит где‐то низко и до неё следует наклониться, чтобы её поднять…
…Шутка важна в трудных положениях: ею восстанавливается душевное равновесие…
…Стремящийся обмануть других прежде всего обманывается сам…
…С произведением искусства надо уметь оставаться «один на один»…
…Книга всегда найдет того, кому она нужна…
…Жизнь — это прежде всего творчество, но это не значит, что каждый человек, чтобы жить, должен родиться художником, балериной или учёным. Творчество тоже можно творить. Можно творить просто добрую атмосферу вокруг себя…